Парадоксы судьбы Израиля Басова

Галерея «Брама» не впервые открывала новые имена. За семь лет в сорока выставках бы­ли открытия имён, тем и даже некоторых направлений (философская керамика, монументальная графика, настенный театр). Главным - стало открытие забытого, очевидного, очень видного, просто невиданного доселе явления — творчества И.Басова

Спустя два года после смерти художника, благодаря зарубежной благотворитель­ности, открылась его первая персональная выставка, а к восьмидесятилетию традиционно-юбилейно открыл выставку Белорусский союз художников в своей Республиканской художест­венной галерее.

Раннего Басова, как и многие мои коллеги-сверстники, я знала мало. На больших выставках изредка мелькали маленькие этюдики.

Первое серьезное знакомство и любовь к этому художнику началось с полотна «Город 1969». Она стояла в запаснике всегда наизготове. Тогда мы, искус­ствоведы Дворца искусств, были большими передвижниками. Выставки делали во всех мыслимых и немыслимых местах: в ленинских комнатах и красных уголках за­водов и фабрик, воинских и пожарных частях, школах и кинотеатрах. Я с упоением подбирала очередную коллекцию из фондовских произведений: Цвирко, Кищенко, Щемелева, Гугеля, Кудревич, Ващенко и др. Главный хранитель и страстный ревни­тель сохранности Э.З.Блищ всё это вычеркивала, дабы чего не вышло в дороге, и в компенсацию выдавала это полотно. Оно украшало любую выставку.

Израиль Мордухович приходил к нам редко, говорил мало, и больше запомнился уходящим. Скорбный одинокий силуэт со спины, нагруженный отклоненными выставкомом (из коллег) полотнами...

И.Басов и в жизни, и в искусстве был фигурой трагической и парадоксальной. В жизни это была тихая трагедия затворника. В искусстве - мощный на­бат бунтаря. Его судьба и личность полны противоречий. Сам о себе рассказывал:

«Я родился в еврейской семье, а вообще-то я настоящий белорус». В жизни до­вольствовался малым, в живописи роскошествовал - большие холсты, пуды краски, море музыки, сутками купался в этом, переплавляя краски и звуки в цвет. Тихий интроверт в быту, он был распахнут и откровенен в живописи: «Я много любовь писал». Считал любовь своей главной темой. В жизни, как и многие из его поколения - ровесники революции -жил в страхе. «Я все время боялся всего. Страх был всегда, все годы». Зато в цве­те, композиции, в полете линии он не знал не только страха, но ломал привычные каноны.

Страх же в жизни у Басова имел свои основания... Прежде всего он боялся не ус­петь осуществить мечту: стать художником, что было предначертано судьбой. Его отец славился в Мстиславле недюжинным вкусом и сказочным мастерством портного-художника, старший брат Беньямин - выпускник Витебского художественного техникума, а затем и Суриковского института - уже тогда был известным в Белорус­сии художником книги, в последствии - известным московским графиком.

И.Басов, блестяще сдав Фогту специальность, в Витебский техникум не поступил - после еврейской школы провалил вступительный экзамен по русскому языку. Потом была война. И только в возрасте почти Иисуса Христа он поступает в Минское худо­жественное училище. Учится у В.Цвирко, И.Ахремчика, Х.Лившица. С последнего курса его пытаются исключить за космополитизм, хотя он сам слабо представлял, что это такое. Благодаря заступни­честву сокурсников все же оканчивает училище.

Еще в студенческие годы его этюды отличались новаторством и завершенностью. Даже работая с натурой, тут же смело преобразовывал ее. Это прощалось и даже восхища­ло коллег, а с1953 его стали иногда «пускать» на большие выставки больших худож­ников по большим праздникам. Потом про это писались большие статьи. От меткого глаза искусствоведов не ускользнули жемчужины. Впервые имя Басова стало упоминаться в прессе, в общих статьях о республиканских выставках: в белорусской - Р.Бадиным, в союзной - О.Сурским.

Коллеги щедро оставляют за ним «нишу» этюдиста, а он все дальше уходит от этюда, его манят и выходят из-под кисти большие, полные фантазии и свободной формы по­лотна. Он все дальше от реалий. «Я понял, - скажет позже - что, работая с натуры, я далеко не уйду».

В 60-е - Басов, со своим «мелкотемьем» - любовь, музыка, небеса - и огромными форматами, убивающей наповал живописной мощью не вписывался и в резкий поворот к «суровому стилю», с его «собирательным современником». Басов вообще стал по­степенно выводить за раму этих самых современников с их сиюминутными пробле­мами. Он строил свой вечный город.

Если фигуры и появляются, то строго подчиняются сложной архитектоники пла­стического мотива и обретают черты архитектуры или элементов пейзажа. Умозри­тельное осмысление заменяется душевным «чувствованием» мира, как средством его духовного постижения и визуально чувственного воплощения замыслов, новой эстетикой.

Музыка - один из главных героев Басова. Она звучит уже в названиях произведе­ний, ощущается в сюжетах, слышна в мастерской во время ра­боты. Он то парит на крыльях мелодии Грига, то уплывает в космос на волнах Баха, то строит свой город в ритмах Моцарта. Музыка оживает в мелодике его цвета, в ритмах линий и плоскостей, самого мазка.

В начале 70-х происходят не только пластические изменения в его языке, но и не­которые жизненные перемены: он лишается и без того скудного заработка в связи с реорганизацией Минского художественного комбината, где он в течение 20-ти лет вместе с другими коллегами «точил» портреты вождей на камне. Теперь он оказался абсолютно свободен, уединен и отдан творчеству. Все земные заботы лежаться на плечи его жены - покорной трудолюбивой бесконечно терпеливой Бэллы.

Вспоминая это время, он скажет: «В начале 60-х выставили две моих работы. Ка­жется, они в Белорусском музее. В те годы появилась надежда. Потом быстро все кончилось»... Теперь понятно, что все только начиналось.

Как бы в подтверждение противоречий его судьбы, происходит разрыв между внутренним творческим ростом и уходом от внешнего мира, зрителя. Парадокс про­является и в том, что отклоняя работы с выставок в Минске, их охотно включали в передвижные, выездные, обменные выставки весьма широкой географии от Тимертау до Таллинна, случались на пути его живописи даже Нотингем и Ровена.

В художественной жизни Минска 15 лет (с 1973-го по 1988) Басов практически не существует. Его не видят, забывают. Правда, к 60-тилетию руководство СХ предло­жило ему провести юбилейную выставку в кулуарах СХ, без прессы и зрителей... Выставка без зрителей показалась юбиляру слишком экстравагантной, и он отказал­ся.

И.Басов со всей самобытностью дарования не вписы­вался в официальное искусство 60-х - 80-х. Однако в середине 80-х поднимается из подвалов и белорусский андеграунд, к нам едут, наших начали выпускать за кордон. Чиновные художники, выезжая за границу, готовы навстречу заезжим купцам по всему свету развести в сборных выставках-продажах и отдельные работы Басова.

Впрочем, были и весьма достойные предложения от искусствоведов Н.Зитеровой из Таллинского художественного музея, Холмогоровой из АХ СССР, известного кол­лекционера академика физики Чудновского из Ленинграда. И.Басов отказывал всем. Он мечтал о своей персональной выставке в одной из почитаемых столиц мира: Мо­скве, Иерусалиме, Нью-Йорке...

В 1992 году галерея Брама получила предложение показать художников-евреев Беларуси на выставке «Диаспора» в Москве в ЦДХ. Все художники откликнулись жи­во. Обращаясь к Басову, я почти не надеялась на согласие. После моих долгих уго­воров он уступил не без опасений. Наконец полотна выплыли из мастерской, вместе с произведениями других художников оказа­лись на стендах ЦДХ рядом с творениями Левитана и Альтмана, Бакста и Бродского, Тешлера и Лисицкого.

Московские искусствоведы, в том числе и блистательный теоретик современного искусства, профессор МГУ А.Морозов высоко оценил белорусский раздел выставки и был поражен, что не видел ранее на всесоюзных выставках полотен этого замеча­тельного художника.

Долгожданный и столь же неожиданный успех произвел настоящий переворот в душе художника, он переживает фантастический творческий подъем... Подъем на чердак 6-ти этажного дома в мастерскую был затруднен возрастом и болезнью - и он ра­ботает в тесной кухоньке своей хрущевки.

Очевиден перелом в его пластике. Резко усиливается динамика композиции, рит­мы напоминают общий ритуальный танец всего со всем. Цвет обретает предельную чистоту и лаконичность, все достигает некой знаковости. Но в официальном худо­жественном Минске этого никто не замечает.

Зато художник подружился с галереей «Брама» и удостоил её права показа своих новых работ, готовности выставляться во всех её выставках. Тем более, что галерея некоммерческая, ничего не продает и не покупает, а значит со своими работами ху­дожнику расставаться не надо.

В 1993 белорусское правительство широко отмечает Дни памяти евреев, по­гибших в годы второй мировой войны в Беларуси (в связи с 50-летием уничтожения минского гетто). Галерее «Брама» предложили создать выставку в рамках общей ху­дожественной акции «Кадиш-Жальба». Выставку такого рода «Евреи в искусстве Беларуси» я задумывала давно... К тому же в ней можно было частично осущест­вить еще одну заветную мечту — впервые, наконец, показать в Минске произведе­ния нашего великого земляка Марка Шагала. До этого все мои попытки сделать это (договаривалась с коллекционерами и музеями Москвы и Ленинграда, и те уже были готовы выдать свои бесценные экспонаты, но здесь не готовы были их принять) под­держки не встречали.

Я назвала выставку «От Марка Шагала — в Прошлое и Настоящее. ХIХ-ХХ век». В ней был поистине парад имен, который приводил в трепет уже на слух: Фальк, Пен, Юдовин, Кругер, Брайзер. Экспозиция строилась ретроспективно: от дня сегодняш­него вглубь времен. От дебютанта И.Каплуновича к художнику XIX века Аскназию. В дальнем зале — главный сюрприз — четыре из последних предсмертных работ М. Шагала под спецохраной двух омоновцев...

А в самом начале экспозиции, в разделе 90-х — два больших отсека И.Басова.

Успех превзошел все ожидания, даже мои. Мне казалось, что эйфория от первой встречи с Шагалом будет главной и общей эмоцией. Однако зрители замирали, толпились у полотен Басова, сверяя дату рождения автора и годы создания произведений. Ошибки не было. Но было трудно поверить, что этот чистый звонкий цвет, острые столкновения плоскостей, резкая смена ритмов, этот неистово рвущийся и бегущий (увы, на месте...), стилизованный под архитектурную деталь, энергичный человечек принадлежит кисти одного из старейших художников, отмеченного богом и не заме­ченного людьми.

Его молодые коллеги, поколения пятидесятилетних, утверждают, что воспитыва­лись на тех буквально двух-трех полотнах Басова, что изредка звездочками вспыхи­вали на выставках, и свет их врезался в память юности. И уже последующие поко­ления только слышали легенду о замечательном, почему-то не замеченном И.Басове.

При его жизни только «Всемирный лексикон художников», 1994, Лейпциг, включил И.Басова, единственного из Беларуси; пару статей о нем мелькнуло — одна в «Мастацтве Беларусi» в Минске, другая — в "Bildende Kunst" в Германии; да успела я на БТ сделать небольшой сюжет. Уже после смерти в профессиональной печати поя­вились статья в российском «Искусстве», в антологии «Сто произведений белорус­ского искусства XX века», в «Нашай Нiве».

Когда в стране стало можно быть евреем и говорить об участии таковых в бело­русской культуре, среди ряда выставок галереи «Брама» была и выставка с гастро­лями еврейского московского театра «Брама адчынена. Шалом!». В ней ошелом­ляющий успех имели новые полотна И.Басова «К заре», «На заре», «Красный пей­заж». Причем последнее - израильский посол Э.Валк определил как символ еврей­ского менталитета. Видимо, пластические аллегории были ему понятны: неистовый желтый требует остановиться, всмотреться, прислушаться, а красный нервным рос­черком вопиет о трагедии художника.

Правда, на все приглашения на еврейские выставки Израиль Басов резонно заме­чал - «Я - не еврейский художник, я - художник «вабшчэ»». Однако история бело­русского искусства изобилует примерами притязания разных культур на одного и то­го же мастера выходца из наших земель. Так, российская - на И.Хруцкого и И.Олешкевича, французская - на М.Шагала и Х.Сутина, немецкая - на Т. Бычковского. Басова посчитали своим израильтяне.

Когда на международном искусствоведческом конгрессе в Иерусалиме я показала слайды с полотен И.Басова, мои израильские коллеги воскликнули: «Это же худож­ник мирового класса! К тому же прекрасно пишет Иерусалим». Речь шла о полотнах «Большой город», «Золотой город», «Троица» и др., выполненные в солнечном юж­ном колорите. Однако понятно, что И.Басов не только никогда не бывал в Иерусали­ме, но и 70-80гг., когда писал их, не мог даже по ТВ их видеть - не показывали. Тот час же предложили мне делать выставку Басова в одном из престижных залов в центре Иерусалима. Это была большая победа, но лишь моральная, ибо денег на выставку «бедные» евреи не здесь ни там не нашли, и мы потерпели очередное по­ражение по причинам материальным.

Свою живопись И.Басов всегда предварял рисунками. Они самоценны: закончены, выразительны, что порой не так заметно в живописи, где линия тонет в цвете. Скульптурность «лепки», уверенность линий выдают руку замечательного рисо­вальщика.

Если попытаться соотнести творчество И.Басова с известными европейскими на­правлениями в живописи, то условно можно означить его, как «кубистический экс­прессионизм». «Геометризация форм, декоративность звучания цвета, силуэтность рисунка». Его живописное пространство легко распластывается на холсте, а объе­мы, словно спрессованные, трансформируются в орнаментально разработанные плоскости.

За живописной стихией поверхности всегда стоит многозначительное, философское... Мотив содержательный всегда уступает пластическому, открывается не вдруг, а проступает постепенно, как очертания предметов в тумане.

Похоже, одним из самых счастливых в его творческой жизни был 1993 год - год его 75-летия. Его увидела Москва, его ждал Иерусалим, его уже было не утаить в Минске, он был полон надежд, и взахлеб работал. Можно было только поражаться тому, как с наступлением старости молодела, очищалась, просветлялась его палитра. Пластич­ней и грациозней становился силуэт. Песня-крик превращается в танец-улыбку.

Незадолго до его ухода мы с ним беседовали о предстоящей выставке в Иеруса­лиме «Знаете, у меня столько планов, столько замыслов, и даже я чувствую, есть силы их осуществить, только вот стать бы к мольберту. Наверно это и есть второе дыхание?».

...Наступил 1994 год - последний в его жизни. А танец-улыбка остался в 1993 - последнем в его творчестве.

P.S. ...Теперь уже не художник, а целая выставка его произведений застыла в ожидании... увы... такой прозы... - средств для передвижения в "уважаемые столицы", о которых так мечтал их автор... Москва, Нью Йорк, Иерусалим...

Лариса Финкельштейн, искусствовед,
арт-директор галереи «Брама».

выставки художники
статьи