художникиИз сборника
"Поклон тебе, Иерусалим", изданного Посольством Израиля в Минске по инициативе Белорусского комитета по празднованию 3000-летия Иерусалима.Участники сборника:
Г.Борордулин, В.Быков, М.Володин, И.Гуарий, Т.Гулина, Е.Доленга-Вжозек, П.Кравченко, В.Липшин, В.Мехов, Ю.Некрасова, Л.Петрова, Л.Рыжанкова, С.Сверкунов, Д.Симанович, Н.Смольякова, Митрополит Филарет.
Представляете, что значит показать верующему человеку Бога? Уверяю Вас, это то же самое, что искусствоведу - Иерусалим. Поэтому, чем ближе подъезжал наш автомобиль по дороге из аэропорта им.Бен-Гуриона к Иерусалиму, тем беспокойнее становилось на душе. Понятное дело, в гости к Богу не каждый день собираешься, да и торопиться не стоит... Город, словно чувствуя мой трепет, удалялся, убегал в горы, ввысь.
Центр еврейского искусства - организатор Международного симпозиума - не только устроил нам знакомство и встречу с божественной обителью. Иерусалимом, но и поселил нас в трех шагах от святыни - Старого города. Каждое утро, просыпаясь, я продолжала видеть сон, но уже в окне, - стены древнего Иерусалима.
То ли перешагнуть этот барьер тысячелетий сразу было боязно, то ли ночной перелет из прохлады в зной подействовал, но мы, словно в ступоре, смиренно осели
под кондиционером в гостинице и не без удовольствия предались экзотической трапезе. Кто-то метко заметил:
"сидим за завтраком, как в подмосковном санатории". Я ни с чем не могу сравнить ту гамму чувств, что роились в душе. Хотелось продлить это предчувствие,
предощущение, оттянуть погружение в этот Город-Мир, в этот сладостный Миф.
Иерусалим - это песня. Музыку к ней написали сама Природа - Место во Вселенной и Время - тысячелетия его существования. Слова писали и дописывали люди, народы, исходящие из своих стран рассеяния в свою обетованную землю. Слова писались и переписывались, дописывались и вычеркивались и сегодня продолжают писаться, делая эту Песню-город бесконечной.
Музыка Иерусалима. Первое, что является взору уже на далеких подъездах к городу, - его необычный монохромный, словно единый, архитектурный объем. Приближение не меняет цветовой образ, а лишь ослепляет на миг. Как взгляд на солнце. Но это - в первый миг. В последующие - уже нельзя оторваться от удивительного песочно-белого, песочно-охристого, нежно-золотого, освещенного, согретого и окрашенного солнцем камня - теплого камня Иерусалима. Этот камень - со времен 1-го Храма и по нынешний день - царит в архитектуре. "Как скучно! Все из одного камня" - может поспешить посетовать мой нетерпеливый читатель! Не торопитесь, посмотрите, Что и Как можно сотворить в этом камне?
Вот словно окаменели сами столетия: оплот истории и легенд - стены Старого города. Крепостная, защитная, но не глухая, не неприступная, то и дело встречающая вратами стена. Мне показалось, что ни у одной стены нет такого количества ворот, как у Иерусалимской. Они символичны: открыты миру и люду, но готовы закрыться перед неприятелем и защитить свой дом. Врата Иерусалима - особый образ.
Вы могли бы жить в Лувре или Эрмитаже? Вот, Иерусалим, как Лувр, как Голгофа. От всего исходит Дух величия, вечности и неприкосновенности: ступишь всуе, а тут Царь Давид стоял, ты - за хумусом в магазин, а твой предок времен 1-го Храма здесь кровь проливал. От этого цепенеешь. Поэтому об Иерусалиме можно мечтать, летать туда во снах, но жить наяву - невозможно. Это город-реликт.
Итальянская синагога, немецкая синагога, служба в григорианской церкви близ Гроба Господня, Храм Христианский и Храм всех религий. Вы где-нибудь в мире видели, чтобы разные религии собрали под одной крышей?!! И это - не образное понятие, а реальный объект... Отсюда, из Иерусалима, тянутся корни великих религий, красивых легенд и мрачных историй, сюда - сердца и души за светом и святым со всего мира.
Не ходите в арабский квартал, там нас не любят!.. А где нас любят? Жить и ходить там, где нас не любят, - вековая привычка евреев диаспоры. Быть может, это и есть один из стимулов выживания и созидания. Впрочем, не исключено, что именно это обстоятельство и есть некая избранность... Где и кого еще могут не любить на его собственной родине? Представьте себе, что в Париже не любят французов, а в Лондоне - англичан. Евреев же можно не любить и в Иерусалиме.
Западная Европа на Ближнем Востоке. Самое западное и европейское, что есть в Иерусалиме, - это Музеи. Все - от вольного отношения к самому пространству зала до построения экспозиции на каждой стене - пронизано европейским размахом и свободой.
Мировое пластическое искусство представлено здесь широко, и если не самыми известными шедеврами, то уж во всяком случае всеми знаменитыми именами. Примечательно, что, быть может, впервые в залах израильского музея искусств осознаешь, какой огромный вклад в искусство внесли евреи всего мира. К.Писарро или А.Модильяни в Эрмитаже - это французское искусство, когда же в израильском музее рядом с ними оказываются Ж.Липшиц и И.Рыбак, то понимаешь, что все эти французские, литовские, украинские художники - евреи. Впрочем, можно на миг забыть, кто есть кто, когда встречается такая планетарная Вершина, непостижимая Бездна, как Марк Шагал, который вдруг оставляет рукоплещущие престижные свои столицы и приезжает в Иерусалим, чтобы поднять ввысь, погрузить в цвет, наполнить прозрачным светом витражного стекла библейские сюжеты и украсить ими обычную скромную больничную синагогу в Хадасе. Кто из великих мастеров XX века "оформлял" государственные офисы? Художнику нужно быть Шагалом, а городу Иерусалимом, чтобы великий живописец захотел "украсить" стены в интерьере не храма, не дворца, не музея, а всего лишь парламента, Кнессета, монументальным гобеленом, вобравшим в себя множество сюжетов иерусалимской жизни, едва заметные штришки ассоциаций неизменного вездесущего Витебска, каменной мозаикой - стену и даже пол. Все это делает Кнессет местом паломничества туристов всего мира. Нужно быть израильтянами, чтобы в своем музее иметь произведения белорусского еврея Х.Сутина - звезды Парижской школы, чьи работы практически полностью сосредоточены во Франции и Америке, отсутствуют даже в России, не говоря о Беларуси, родине художника.
Потрясает, умиляет и шокирует отношение народа к своим великим сынам. Марк Шагал в Иерусалиме - не Бог, как во всем мире, а свой человек. Его любят, но лишают всякого пьедестала, порой даже самого малого подиума - его произведения запросто стоят в галереях-лавочках на продажу рядом с сувенирными поделками. Живопись мастера беззастенчиво тиражируется на пепельницах, кулонах, зажигалках; правда, и в домах - репродукции высочайшего качества и на самых почетных местах. Иерусалимские галереи в миниатюре отражают хаотичность и многоликость Иерусалимской жизни от великого до смешного.
От великого до смешного. В этом промежутке находишься все время пребывания в Иерусалиме. Ты ищешь современное здание института Ван Лир в новой части Иерусалима. Об этом научном институте жители, понятно, знают так же мало, как в Минске об институте искусствоведения. С трудом находишь ничем не примечательное малоэтажное здание и вдруг застываешь как вкопанный. Застывает и кровь в жилах. Перед тобой огромная монументальная скульптура, отдаленно напоминающая руку, ход, язык малознакомого по малым и малочисленным репродукциям работ О.Цадкина. Надо же, какой тонкий преемник. Можете себе представить, что происходит в следующий момент, когда ты читаешь надпись на табличке: "О.Цадкин". О.Цадкин, твой земляк, ученик И.Пэна, о котором только обрывочные строки в русскоязычной литературе, вдруг предстает во весь огромный монументальный рост своего таланта.
В Израиле не только к великим мастерам, но и к великим творениям отношение обыденное, бытийное. Тому же Ж.Липшицу отдан целый зал музея для его малых форм, в то же время его многочисленные композиции стоят просто на улице, без какой-либо специальной ограды. Нельзя не заметить, что скульптура в Иерусалиме, да и вообще в Израиле, - царица искусств, возникает порой абсолютно неожиданно, вне связи с окружающим, но с легкостью подчиняет себе всю обозримую вокруг нее часть городского ландшафта. Это касается той декоративно-монументальной скульптуры, которая, видимо, испокон веков служила евреям-художникам прибежищем от запретов иудаизма изображать все живое. Свобода, раскованность, особая архитектоника абстрактных форм изумляет и очаровывает. Она величественна и доступна одновременно.
Мудра и могущественна древняя иудейская религия, но как не улыбнуться некоторым ее проявлениям. Религиозный район Иерусалима. Новостройка. Немудреные, современные, песочно-белые многоэтажные дома. Конец пятницы, улицы пустеют, прячутся машины. Из каждой щелочки, из подъездов, из-за углов, кажется, из самих стен выходят, выбегают маленькие, совершенно одинаково одетые в черное с белым, "в пейсики и пейсы" старики, мужи, юноши, младенцы - кажется, будто сводный мужской хор распущен на перерыв, и стоит прозвучать какому-то сигналу, как они все построятся вместе. Только в хоре могут быть такие разные одинаково одетые люди.
Мгновенья в Бездне. Мне казалось, что только на земле, так выжженой войной, как Беларусь, может появиться самое проникновенное, самое образное и трагическое произведение о Смерти. Для меня почти 30 лет это Хатынь. Новое потрясение от архитектурного, художественного образа Гибели я испытала в Детском мемориале Яд ва-Шем. Бесчисленные звезды - души детей - в черной бездне вечной ночи, гулко из небытия сквозь тихую скорбную музыку звучащие имена, и ты, зависший в этом страшном холодном космосе, без земли под ногами, без опоры, кажется заживо похоронен, вот-вот умрешь, превратишься в миллионную звездочку во тьме...
Теперь мне кажется, что ничего более точного и высокого по силе трагедии уже просто не создать человечеству.
Музыка в чаше - закрытие симпозиума. Любой завсегдатай любых подобного рода раутов сразу представляет себе торжественные залы, музыку, вышколенных
официантов: "прием по случаю...". Все так и было, только залом служила чаша, образованная остатками древних стен, и была она так высоко, что соседний купол башни
Давида виделся на уровне глаз. Стульями служили кадмиево-желтые "чашечки" без ручек и ножек. Они ловко гнездились на выступах в стене. С противоположного края
они виделись диковинными цветами в камнях. Зрителей от симфонического оркестра, который играл в нашу честь, отделяла узкая бездонная расщелина и соединял
небольшой переброшенный через нее висячий мостик. Музыка в каменной чаше, в этом чреве тясячелетий, "на лоне",древних стен звучала божественно и величаво.
Неслышно и грациозно порхающие в перерывах официанты казались горными птицами.
Высота места, глубина веков, чарующая музыка, умноженная тысячью эх и стекающая но морщинкам древних стен, рождали ощущение немыслимого счастья, сказочного сна, катарсиса.
Иерусалимский полдень. Иерусалим особенно прекрасен в полуденный зной во время сиесты, когда все живое стихает, замирает, прячется в прохладу помещений.
Пожалуй, и Иерусалим не исключение: рассмотреть и ощутить его, как и всякий город, с особым наслаждением можно лишь в отсутствие людей. Они, увы, не являются украшением ни древних стен, ни вековых абрисов, ни даже солнечно-белых новых кварталов.
Иерусалим, величественный и мудрый, степенный и несуетный, строгий и радушный, - неповторимо прекрасен в ослепительном, всеочищающем и всеумиротворяющем израильском солнце.
Ночной Иерусалим - похож на все великие столицы в полдень, только с "выключенным" солнцем. Все оживает после дневной жары и трудов, приходит в
движение, жизнь выплескивается на улицы и идет множеством хаотичных, но, видимо, параллельных, не мешающих друг другу потоков.
Снуют и глазеют туристы, жуют и беседуют местные (один из национальных видов спорта), бегают и визжат дети, внемлют от восторга их родители. "Полуформенные",
полуобнаженные солдаты и солдатки вальяжно возлежат на ухоженных газонах на некотором расстоянии от своего оружия, которое из соображений бдительности всегда
должно быть при себе.
Инвалиды с абсолютно безмятежными и счастливыми лицами разъезжают на колясках. Древние старушонки в перманенте, благоухая, кокетливо подруливают на каталочках к киоскам с напитками.
В 2 часа ночи, как в 2 часа дня можно совершенно спокойно завернуть в тихий двор и присесть на теплый, еще не остывший камень и помечтать... И никому не придет в голову ни напугать, ни испугаться - здесь пропадает естественное защитное чувство страха. Здесь как бы нет таких понятий: "бандит", "хулиган", "украли".
Ночью и днем лавки вывешивают, выставляют, выкатывают и выкладывают товары, в том числе ювелирное золото и серебро, картины старых мастеров прямо на улицу. И каждый старается найти позицию поближе к прохожему, прямо тебе под ноги. Может быть, споткнувшись о товар, ты захочешь его купить. Продавцы, совсем как у нас, не торопятся, они беседуют друг с другом где-то в глубине лавки - не дозовешься. Рассматривай товар, примеряй, хозяин спокоен, ты ведь и впрямь не собираешься у него ничего стащить. Такое я видела только в Армении, и то 20 лет назад...
Отовсюду звучит музыка. Это - в будни. Праздники просто не описать. Все, впрочем, то же, только сильнее, ярче, громче. Восток множится на восторг.
Иерусалим поражает и завораживает, восхищает и снится, этот город-сказка, город-мираж путников всего мира.
Лариса Финкельштейн.